Елена Лукьянова:
«В России тюрьмы боятся больше войны»

— Может быть, за эти восемь лет произошло привыкание к войне? Ведь даже после вторжения в Украину и мобилизации многих сейчас волнуют лишь рвущиеся рюкзаки и просроченные пайки призывников?

— Я не думаю, что это привыкание. Просто те, кто забыли о сбитом боинге и переживают о рвущихся рюкзаках, преступной сути войны пока так и не поняли. А ведь Россия умудрилась нарушить целый перечень статей собственного уголовного кодекса! Вот смотрите (Лукьянова листает брошюру УК РФ, — «Псковская губерния»), с 353-й по 360-ю статьи: планирование, подготовка, развязывание, ведение агрессивной войны, публичные призывы к ней, геноцид, экоцид, наёмничество и так далее. Эти статьи я бы теперь передвинула в самое начало кодекса.

— Почему же миллионы россиян не осознают преступлений, сосредоточены на быте?

— Я называю эту защитную реакцию антивоенным психологическим блоком. Десятилетия советского воспитания возвращают в память людей лозунги «Мир, труд, май» и «Хоть бы не было войны», одновременно мы слышим фразу «Политика нас не касается». Ее произносят, чтобы не страдать от шизофрении, раздвоения личности, не мучиться от диссонанса антивоенного воспитания и пышущего войной телевизора. Когда человека с таким блоком в голове забирают на фронт, он и там отгораживается от войны и концентрируется на бытовых деталях. Но уже скоро он спросит себя: а ради чего воевал-то?

— После отступления из Херсона самое время задавать вопрос «ради чего?» Вы говорили, что если история с Крымом — классическая аннексия, то для происходящего в Херсонской области даже термин не подобрать. Подобрали?

— Псевдоаннексия, её имитация. Не зря ведь россияне травят анекдот «Продайте мне карту России? — А вам за какое число?» Имитация — типичный для России последнего двадцатилетия процесс. Сам институт президентства превратился в имитационный.

— Вы согласны с прогнозами экспертов о том, что падение Херсона должно привести к скорому падению путинского режима?

— Отступление пошатнуло позиции имперцев, — все-таки Херсон был единственным захваченным российскими войсками [после 24 февраля - Ред.] областным центром. Он уже вписан в Конституцию РФ. С этим, конечно, поторопились. Но реальные риски для существующей власти повлечет только полное военное поражение.

— У вас есть объяснение, почему сотни тысяч россиян послушно идут на войну? Почему смерть от попадания Хаймарса страшит их меньше, чем потенциальный тюремный срок?

— Мы точно не знаем, сколько пошли на войну добровольно, а скольких отправляют принудительно: отбирают паспорт, не выпускают из военкомата. Многие наивно верили в бронь на работе, в то, что не берут с заболеваниями, и тому подобное, а оказались запертыми в призывном пункте. При этом они понимают, что российская тюрьма вовсе не гарантирует сохранение жизни, ее в России зачастую боятся больше, чем войны.

— Политолог Владимир Пастухов считает, что идет еще и негласная война бедных регионов России, откуда призывают больше, с богатыми.

— Я бы делила регионы по пассивности и активности. В крупных городах сохранились элементы самоуправления. Там активней сопротивляются мобилизации.

— К какому сегменту вы бы отнесли Псков?

— К небольшим, но просвещённым городам. Регион между двух столиц. Там не так-то просто беззаконно призвать на войну, если человек — не действующий десантник. Это вам не Сибирь, не Бурятия, например.

— Но только что в Псковской области из сельской школы призвали единственного учителя, и ходатайства по его возвращению не возымели действия…

— Это уже другой разговор: машину мобилизации сложно притормозить. В неё лучше вовсе не садиться. Мобилизация — каток, который нанесет ущерб образованию, медицине, экономике в целом. Сферам, куда налогоплательщики отдают свои деньги.

— Как спастись от мобилизации в малых городах и селах, где сложно затеряться?

— Главное: уметь искать объективную информацию. Делиться ею с соседями. Псков, например, европейская часть страны. Есть интернет, доступ к оппозиционной прессе. В сельской местности люди часто помогают реагировать на облавы по сарафанному радио. Да и военные комиссары из-за человеческих связей должны не так грубо нарушать закон.

— Не перехватят ли власть наёмники из ЧВК, бизнесмены вроде Пригожина, военкоры и анонимные блогеры-патриоты? Может ли настать момент, когда власти потребуется их легализовать, возможно, через досрочные выборы в Думу?

— Они обязательно попытаются пролезть в политику! Уже прошла информация, что военкора Александра Коца включают в президентский Совет по правам человека. Но честные выборы на платформе чудовищных казней кувалдой не выиграть. Легализация таких людей опасна и для нынешней верхушки. Ей придется делиться монополией на насилие. Если это произойдет, можно будет констатировать окончательную агонию путинской системы.

— Какой пост в будущей структуре власти хотели бы занять вы сами?

— Я прежде всего эксперт. Именно сейчас юристам надо работать, чтобы страна оказалась готовой к реформам без депутатов из ЧВК в Госдуме.

— Как профессору, преподающему за рубежом, вам не кажется, что высшее образование в России сознательно «сворачивали» 20 лет?

— Скорее, это делали бессознательно. Наука — это поиск нового, а система сопротивляется всему новому. Панически его боится. Теперь планируется возвращение к советским стандартам вузов. Но выскажу крамольную мысль: высшее образование в СССР было очень низкого качества. Оно не взаимодействовало с международным знанием. К нему лучше никогда не возвращаться.

— Но придётся. Ведь российские вузы уже исключены из Болонского процесса. Как быстро у функционеров от науки получится демонтировать ступени обучения: деление на магистратуру и бакалавриат?

— Уверена, не получится вовсе. То есть понятно, международные связи уже практически прекращены. Но отменить бакалавриат и магистратуру к счастью, уже не удастся. А раз эти ступени останутся, то при желании можно будет относительно быстро, с учетом определенной ротации преподавательских кадров наверстать упущенное.

— Кстати, о ротации. Нужно ли после смены режима люстрировать преподавателей, например, учителей, участвовавших в фальсификациях выборов?

— Массово — категорически нет. Только тех, чья вина будет однозначно доказана в суде. Но я почему-то уверена: при свободных выборах учителя станут самыми строгими борцами за их честность. При люстрации еще надо внимательно изучить опыт, например, польских коллег. Они сами признавались, что совершили много ошибок.

— Кого люстрация должна коснуться в первую очередь?

— Надо отстранить от управления по признаку профессии сотрудников ФСБ. Всех, кто там работал - кроме разве что уборщиц и курьеров.

— Нина Хрущева, правнучка Никиты Хрущева, недавно сказала в интервью Михаилу Зыгарю, что постоянно ощущает потребность извиниться перед беженцами, диссидентами. Вы чувствуете что-то подобное?

— И извиниться, и плакать хочется часто. Это чувство вины. Оно естественно для нормального человека. Это реакция на смерть и разрушения в Украине. Вина у многих оппозиционеров есть и вполне конкретная. По-моему, те, кто призывали не ходить на выборы, должны взять на себя часть ответственности, ведь, в частности, по этой причине с 2006 года нам так и не удалось помешать Путину в принятии законов по захвату власти.

— Можно ли сублимировать чувство вины во что-то полезное?

— Можно стать волонтёром. Можно пожалеть и обнять кого-то из беженцев, дать им крышу над головой. Конкретные действия всегда помогают не только беженцу, но и тебе самому. А еще, — но это сложнее, — можно заглянуть в себя, признать собственные заблуждения и ошибки. И после этого, возможно, выбрать какой-то другой путь в жизни.