«Не ДНР присоединилась
к России, а Россия – к ДНР»

— Как для тебя началось 24 февраля?

— Тяжело вспомнить. 23 числа я сидел в «Заре» (петербургский бар — прим. ред.) с военнослужащими народной милиции ДНР, которые говорили, что ничего не будет. Считали, что помашут кулаками. Не могу сказать, что 24-го были радость или горе, это было: «Ого! Они смогли, они начали!». Сначала это напомнило операции США типа «Шок и трепет» (Военная доктрина США по быстрому достижению преобладания в атакуемом регионе — прим. ред.), но уже в первые дни мне стало понятно, что к широкомасштабному наступлению ВС РФ не готовы. Папочки, что приносили Путину, неактуальны: всем ясно, что на Украине никто не будет рад заходу нашей армии. Даже те, кто выступал за воссоединение 8 лет назад, помнят, что однажды их уже кинули.

— Ты смотришь теперь и тебе кажется, что СВО была необходима?

— Мы не знаем причину, почему начали СВО, поэтому оценку я дать не могу. Исходя из того, что я читаю последние месяцы, я полагаю, что ВСУ готовились к блицкригу на ЛДНР. Возможно это (СВО — прим. ред.) было ударом на упреждение, но это гипотеза, я не вижу железных доказательств. Возможно хотели быстро зайти, быстро всех наругать и сделать братскую антифашистскую Украину с каким-нибудь Медведчуком во главе. Это не выгорело, потому что даже звучит бредово.

— Сколько твоих знакомых воюет?

— Если говорить о тех, кого я хорошо знаю лично, то человек 70. Есть те, с кем я знаком мало или общался через друзей, а также некоторые медийные личности с фронта. Если и их посчитать, то дойдет до ста человек, наверное.

— Сколько раз ты ездил на бывшие территории Украины?

— В 14-м году я в школе учился, поэтому никуда не ездил. Когда обрел самостоятельность и субъектность, я не хотел ехать, потому что боялся разочароваться: известных мне командиров уже убили, ситуация плачевная, а конфликт заморожен. Я занялся внутренними проблемами. В августе (2022 года — прим. ред) я был в Херсоне 2-3 дня — отвозил гуманитарку и медицину. И в Донецке я был. Пока что две гуманитарные поездки.

— Ты не боишься, что тебе прилетит?

— В первый день, когда я приехал в Донецк, было вообще страшно по нему ходить. Света очень мало, а повсюду «лепестки» (противопехотная мина – прим. ред). Первый день я все время смотрел под ноги. Потом было страшно, когда были «выходы» (стрельба со своих позиций — прим. ред.), но потом мы стали отличать их звук от прилетов. На третий день «Хаймарс» ударил в центр города. Было слышно, все задребезжало. В день можно насчитать до ста прилетов. Уже смиряешься. Прилетит так прилетит, что поделать? Есть история о неслаженности: мы были на позициях танкистов, приехала арта, ударила по ВСУ и уехала, ничего не сказав. И в ответ стало лететь. Буквально в 100-150 метрах от нас прилетело.

— Сколько денег ты собрал для фронта?

— До Харьковской трагедии я собирал редко и только на медикаменты. В общей сложности где-то 3,3 млн рублей, но 3 млн это за октябрь.

— Почему такие, как ты, вынуждены обеспечивать солдат на передовой?

Я не знаю, почему так. Никто не знает. То ли склады разворовали, то ли ждут там какого-то своего часа. Какого часа непонятно. Мы сейчас делали заказы: жгуты, аптечки. Купили в Китае — никаких проблем.

— Как ты смотришь на организацию приема беженцев в России?

— Все очень плохо сделано. Люди приезжают без документов: сгорели, пропали, да что угодно. Потом они месяцами собирают бумаги, чтобы начать работать. Очень странно сделана эвакуация, но спасибо неправительственным организациям, которые помогают.

— Где ты черпаешь информацию?

— Есть мыльный пузырь, из которого я пытаюсь выбраться: читаю (Игоря) Стрелкова, читаю (Александра) Жучковского, читаю добровольцев первой волны, многие из которых остались там (в Украине — прим. ред). Ради интереса захожу в сводки ополчения Новороссии. Стараюсь смотреть украинские СМИ, но не конкретные, а просто в поиске забиваю. «Труху» читаю периодически, потому что там интересно пишут. Я смотрю новости правого толка с Украины, смотрю, как их радикалы описывают события, что им интересно, какие они делают прогнозы. Я много общаюсь с участниками: инфа приходит в закрытые чаты.

— Ты сказал про Стрелкова: насколько мне известно, ты с ним знаком. Кто для тебя этот человек?

— Впервые его имя для меня прозвучало после Славянска (Вхождение отряда Стрелкова-Гиркина в Славянск, фактическое начало вооруженного противостояния на Востоке Украины — прим. ред.). Во время Первомая 2014 года я запомнил лозунг «Даешь приказ Стрелкова на арест Суркова». Мне кажется, я тогда даже не знал, кто такой Сурков (Владислав Сурков, бывший советник президента РФ, курировал «украинские вопросы» — прим. ред.). Лично мы со Стрелковым познакомились в 2019-20 году, когда он приезжал в «Листву». И имел честь с ним отужинать в 2022 году, когда у нас были обыски. Это однозначно русский патриот, прошедший множество войн. Это образцовый офицер, будто из Российской империи. Его ненавидят и либералы, и нынешние власти РФ.

— Тот же Стрелков не чурается слова война. Нужно ли вуалировать это слово и говорить СВО?

— Мне кажется, это какая-то духовно-ментальная история. В России мы видим, что большое количество людей до мобилизации считали, что это там, где-то далеко, какая-то СВО. Слово «война» у них утвердилось после мобилизации. Эти маскировки вроде слов «частичная», не нужны. Сейчас есть запрос на правду (он всегда есть): Суровикин (генерал Сергей Суровикин с 8 октября командует объединенной группировкой российских войск в Украине — прим. ред) пришел, сказал будут непростые решения. Люди отреагировали: «Во, вот это генерал». А он по сути ничего не сказал. Люди не понимают, что произошло в Харьковской области, почему обменяли «Азов». Если бы это объясняли, то доверия было больше.

— А в целом уничтожение Украины тебе импонирует?

— Мне кажется, должна быть медленная экспансия: культурная, экономическая. Не понимаю, почему российская власть до 2014 года не занималась Украиной. Мне казалось, что это был какой-то мутный договорняк на уровне неформальных связей элит. Поддержка «Партии регионов» была бесполезной, она только проедала деньги. За 20-30 лет РФ растеряла все свое влияние на страны СНГ. На Востоке Украины нужно было работать экономически и политически. Военная история – это край, которого можно было избежать в 2014 году, присоединив те территории, которые этого хотели на фоне кризиса после майдана.

— Как ты относишься к тем, кто оказывает гумпомощь украинцам, организует протесты в России?

— Зачастую тяжело комментировать, потому что с многими из этих людей мы сотрудничали на выборах (Савва участвовал в муниципальных выборах в 2019 году и выборах в ЗакС в 2021-м — прим. ред.). Я ни с кем не прекратил общение после 24 февраля за исключением тех, кто спонсирует вооруженные силы Украины. Большое количество людей высказали мне все, что обо мне думают. Но они знали мою позицию и до этого. Многие их них не знают русский народ, никогда не были в глубинках. Они живут в своем мыльном пузыре, им интересно только благополучие своей группы. Часть из них просто не любит Россию. Революционные события, о которых говорит либеральная оппозиция, приведут к очередному распаду и геноциду русского народа, мне это не нужно. Многие из них выбирают революционный путь, а не эволюционный. Революционный приведет к катастрофе, как это было в 1917-м году, как это было в 91-м, когда огромное количество людей оказывалось за рубежом, когда люди умирали с голоду, их убивали, репрессировали. Этого я не хочу ни для своего народа, ни для других народов России. Действия, например, «Весны» я считаю вредоносными. Призыв сдаваться в плен ВСУ — смерть. Ладно еще, если ты пехотинец, мобилизованный. А если танкист или летчик, то смерть. Тут надо понимать, что их армия очень жесткая, очень мотивированная.

— Ты говоришь, что русские люди за рубежом живут хуже. Уехавшие же говорят, что русофобии за границей нет. Чем же хуже тогда?

— Это кто говорит, либералы? Они говорят, что там и дворняги лучше, и туалеты лучше. Люди, которые приезжают туда, ходят на митинги и каются. В Грузии извиняются за 2008-й. У таких [в Европе] проблем не будет. Хотя им многим в лицо плюют. В Грузии они столкнутся с проблемами, потому что Грузия не резиновая. В Прибалтике есть проблемы у людей, которые выходят с российским флагом. Не говорю, что в России нет репрессий. Русские движения с ними сталкиваются. Россия вообще государство, где у русских людей меньше прав, чем у остальных. Меньшинство угнетает большинство.

— Кто это угнетающее меньшинство?

— Нацменьшинства. У них больше прав за счет диаспор, за счет организаций, структур. У русских нет своей партии, нет своих представителей. Путин — президент всех россиян, он не президент русских. Кто представляет чеченцев, татар — мы знаем, а кто представляет русских?

— Ты говоришь, что в странах Балтии проблемы у тех, кто выходит с российским флагом, но мы знаем про подвалы Луганска/Донецка, куда попадали те, кто за Украину.

— Тут нужно уточнить, кого я поддерживаю. В 2014-м я поддерживал проект «Новороссия». Я считал, что мы должны воссоединиться. Потом, когда стало понятно, что этого не будет, я посчитал, что мы должны создать альтернативное русское государство «Новороссия». Это был призрачный шанс, но он был. ЛНР и ДНР — это компромиссные истории. Я не поддерживаю донецкую народную республику как таковую. Зачем она нужна? Я поддерживал присоединение земель, идейное русское ополчение. Поддержка ЛДНР — это компромисс. У ДНР, например, флаг красивый, но в основном это симулякр и фикция.

— То есть ты не поддерживаешь власти ЛДНР?

— Нет. Так же, как и России. Я поддерживаю русскую армию, но нахожусь в оппозиции действующей власти.

— Если это все фикция, зачем было поддерживать тех, с кого это началось?

— Я не могу не поддерживать русское восстание. Может, надо было больше поддерживать и тогда, возможно, было бы другое развитие событий. Российская федерация делает все по своему образу и подобию, поэтому из ДНР, например, получился Франкенштейн.

— У нас говорят, что мы освобождаем Украину от нацистов, ты согласен?

— Откуда нацистов взяли? Что они туда, прилетели? Это какие-то забавные формулировки. Я не понимаю зачем. Если уж начался конфликт, то надо честно озвучивать его цели. Цель защиты русских для меня первостепенна, но я не уверен, что ее преследуют. Когда я был в Херсоне, я успел опросить человек 80. На мой взгляд, процентов 30 хотят в Россию. Многие люди говорят, что да, были проблемы: не могли 9 мая сходить цветы положить, были проблемы, когда улицы переименовывали, были проблемы, когда памятники сносили. Хотя бы ради этих людей мы должны были эти территории присоединить, а не делать из них новые государства и тем более возвращать обратно. Освобождение от украинской государственности — да. Мы и прорусские активисты боремся не с нацистами, а с русофобией.

— Но ты же за демократические идеалы?

— Да.

— Ну, смотри, там 30 процентов рады тебя видеть, а 70 процентов — нет. Какого черта тогда?

— Это не так. 30 процентов рады, процентов 15 не рады, а остальным все равно. Им нужна мирная жизнь, причем богатая. Если им помочь с сельским хозяйством и сделать дороги, то те, кому сейчас все равно, станут пророссийскими поголовно.

— Мы со своим сельским хозяйством справиться не можем. Ты же был в регионах, там и дороги как после бомбежки. Почему бы с собой сначала не разобраться?

— Потому что это такое же свое. Для меня нет разницы: территория РФ, юго-восток Украины, город Минск. Для меня это все временно оккупированные русские города. Нельзя игнорировать проблемы в РФ, но и нельзя игнорировать проблемы русских людей, которых убивают на протяжении 30 лет в других странах.

— Ты сказал, что Минск временно оккупирован?

— Конечно, Лукашенко — русофоб.

— Ты готов к СВО в Республике Беларусь?

— Я бы этого очень не хотел. Я считаю, что во время волнений в Белоруссии, надо было поддержать заводчан. Они прорусские, это уважаемый класс, у них есть субъектность и они рады были бы войти в состав РФ, чтобы иметь рынок сбыта. Лукашенко — человек, который взрастил альтернативную белорусскую нацию, которая получит свой национальный миф. Там будет своя церковь, свой язык и своя история. Как показывает практика, такая нация будет русофобской.

— Территория Беларуси вся русская? Всю надо присоединить?

— Да, это все наше наследие.

— А Украина тоже вся?

— Сейчас нет. Львов, например. Зачем нам нужны города с полностью нелояльным населением? Что там, ходить репрессии устраивать? Мне бы этого не хотелось.

— А ты понимаешь, что добровольцы, которых ты поддерживаешь, придут на те территории и будут проводить репрессии? Ты, получается, косвенно поддерживаешь репрессии.

— Может быть. Я не считаю, что репрессии оправданы на данный момент. Считаю, что многих можно изолировать и разбираться уже потом.

— Где изолировать, в концлагерях?

— Нет, почему сразу концлагеря? Тот же «Азов», например, им я желаю пожизненных тюремных сроков. Львов и другие западные территории: я не думаю, что в рамках данного конфликта они должны войти в состав РФ. Я считаю, что для начала каких-то мирных переговоров, нужно соединение с Приднестровьем. А Киев, полагаю, надо взять или окружить, чтобы обеспечить неприкосновенность. Думаю, это не за один раз будет. Таких СВО нам предстоит еще две-три.

— Насчет мобилизации: ты видишь в ней положительную сторону?

— Надо понимать, что нас теперь не 1:4 а 1:2. Этого, конечно, мало для наступления. Русские воюют героически. Главная задача — выставить оборону и из мобилизованных сделать второй эшелон.

— Мирных людей мы все равно бомбим, в том числе русских. Как ты к этому относишься?

— Ну, потому что война идет. Это ужасно. Но, когда либеральная общественность занимается вывозом людей, я это поддерживаю. К сожалению, эти боевые действия уносят жизни сотен людей. В том числе поэтому я говорил, что СВО — это ошибка.

— Это бомбежки, возможна случайность, а Буча?

— Я не считаю, что это сделали вооружённые силы РФ. Были видео зачисток от печально известного Боцмана, где он говорил подчиненным стрелять во всех без синих лент. Да и до сих пор нет списка имен убитых. Где они?

— Как, по твоему мнению, удалось взорвать Крымский мост?

— Так же, как можно было пропустить убийцу Даши Дугиной. Так же, как можно было не наладить снабжение, так же, как ты заезжаешь на КПП в Херсонскую область, а солдаты спят во время комендантского часа. Отсутствие институтов. Сломанные институты стоят жизней русских людей.

— С 2014 по 2022 год количество обстрелов Востока уменьшалось, гибло все меньше народу, а теперь значительно больше. Что думаешь об этом?

— Мне эта риторика не близка. Я не хочу, чтобы украинцы хотя бы одного русского убивали. Я не понимаю, зачем Украине Донецк и Луганск. Там 3%, если не меньше, хотят к ним.

— Как ты относишься к промежуточной позиции, что США и ЕС стравили братские народы?

— Странный какой-то братский народ: в Одессе людей пожгли, Олеся Бузину в центре Киева убили. Малороссы — часть русского народа. Украинцы — нет. Это многовековые враги, которые воевали против Российской империи, против,

хрен с ним, Советского союза.

— Ты видишь роль иностранцев в конфликте?

— Роль конечно есть. И на Майдан какие-то странные люди приезжали, на Донбасс. Никакая революция не делается без иностранного влияния. Это невозможно, просто потому что государство всегда сильнее. Лукашенко — яркий показатель: даже если против тебя весь народ, то ты можешь это погасить. Без участия России он бы просто сделал это более кроваво.

— Как ты относишься к заявлениям типа «Киев за три дня» и «жестам доброй воли» с «перегруппировками»?

— Если честно, я не помню про «Киев за три дня». Мне кажется, это какой-то эффект Манделы. Если и говорили такое, то надо было половину Украины разнести, тогда был бы возможен такой исход. Повторюсь, скажите правду: зачем говорить, что не будет мобилизации, а через неделю ее делать. Это какое-то издевательство над людьми. Война уже идет за выживание России. В случае поражения мы получим гражданскую войну, группировки, голод в центре России. Надо победить так, чтобы следующие 10-15 лет у нас был какой-то эволюционный путь. В противном случае 90-е могут раем показаться.

— Сейчас мы в изоляции, в том числе экономической: стоило ли это того, чтобы начать войну, включая 2014-й?

— 2014-й был вопреки, а не по воле элит. С Крымом бегали, думали — брать, не брать. На Донбассе, в основном, было восстание местных жителей. Это русские люди, которые не хотели жить в государстве Украина. Международной изоляции не хотелось бы. Надо усиливать контакты с восточными странами, африканскими. Может, нужен какой-то альтернативный путь. Хорошим он будет или нет, не знаю. Я желаю России европейского будущего, но многие европейцы сейчас ведут себя не по-европейски, поставляя оружие, которое убивает русских. С ними уже придется говорить с позиции силы.

— Как так получается, что все говорят, что мы не правы, но мы уверены, что наоборот?

— Люди инстинктивно это понимают. Многие видели, как иностранцы приезжали на заводы и их скупали, как они поддерживают русофобскую оппозицию. Без иностранного вмешательства ничего не происходит. Правда в том, что у русских нет субъектности. Они вольно или невольно по старой привычке хватаются за власть и думают: ну не могут же они нас так кинуть – реально могут и кинут. РФ всегда так делает.

— Еще нас называют агрессорами, а не освободителями.

- Я вижу, что там на фронте русские люди, а те, кто это говорит, - нерусские. Я был на фронте и никогда не пожелаю своим плена, смерти - для меня это неприемлемо. Думаю, мир всегда будет так говорить. Сейчас, как бы пафосно это ни звучало, старый мир рухнул. Видимо, будет глобальный пересмотр. Не ДНР присоединилась к России, а Россия к ДНР. Мы будем жить как в ДНР в ближайшее время: с таким же сюром вроде колы из Ирана и нерабочим водопроводом.

— Ты лично столкнулся с проблемами из-за санкций?

— Линеры, такие тонкие маркеры, которыми я рисую, почти пропали. Пока все, не особо ощущаю санкции.

— Как ты относишься к формированиям типа «Вагнера» и кадыровцев?

— Начну со второго: я не сторонник того, чтобы у нацменьшиств были свои подразделения. У республик будут свои армии, и будет своего рода феодальная раздробленность.

— Кадыровцев называют «тик-ток-войсками». Ты слышал об этом от своих источников на фронте?

— Ну, всякие спецназы есть на передовой. Многие недовольны кадыровцами. В Мариуполе, говорят, хорошо себя проявили, но в целом больше негатива. Я слышал, как кадыровцы в ЛНР ограбили склад. Им сказали, что знают, что они взяли, но, если еще раз будет такое, ответят по-другому. Те посмеялись, пришли еще раз, а склад минами обложили: два или три 200-х (погибших — прим. ред.). Чеченцы пришли выяснять, к ним выехали на танках. После этого они извинились. Что касается «Вагнера», то они очень эффективны: наступают, штурмуют, это видно. С точки зрения того, что нужно победить, ЧВК «Вагнер» незаменимы.

— Ты знаком с вагнеровцами?

— Да, в основном, с идеологически заряженными. Они не хотят связываться с Минобороны, потому что по сравнению с ними принцип «своих не бросаем» у «Вагнера» реальный. Они не бросают трупы, а за все время, если не ошибаюсь, у них всего два пленных. Это не совсем ЧВК, это улучшенная армия.

— А что думаешь насчет вербовки зеков?

— Сомнительная тема. Я не очень знаю, как их распределяют. Я общался с человеком из спецназа ДНР: у них зеков разбивают по подразделениям. То есть это не штрафбаты и вроде проблем нет. Как действуют зеки в ЧВК «Вагнер» я не знаю.

— Некоторые эмигранты объявили награду за передачу Саввы Федосеева в плен ВСУ. Что ты знаешь об этом?

— Да это какая-то очередная смешная история получилась из разряда запрета въезда в Латвию и вообще Шенгенской визы. Сначала награду выдумал сбежавший господин Кунин (муниципальный депутат Петербурга Василий Кунин — прим. ред.). Он шуточно написал про 1000 долларов, а потом Александр Литреев назначил за мой плен 5000 евро. Человек просто меня ненавидит, бывает такое. Если у тебя нет врагов, то с тобой что-то не так. Я посмеялся и благодаря Литрееву у меня закрылся очередной сбор. Отдельный респект ему и спасибо.

— У тебя есть планы снова участвовать в выборах?

— Я не знаю пока. Мне, конечно, тоже хотелось бы подепутатствовать. Я думаю, что надо, но какие-то прогнозы в связи с военными действиями я делать не могу. Может быть, все изменится, и мы будем двигаться от каких-нибудь партий.

— Каким ты видишь правильное политическое устройство России?

— Не столь важно политическое устройство, сколь субъектность русского народа. Будет субъектность — можно будет начать разговаривать, какой должна быть система. Безусловно, она должна быть демократической, а не как сейчас. Даже поздняя Российская империя была гораздо демократичнее, чем РФ в лучшие свои годы. Мне хотелось бы, чтобы были демократические институты и какой-то национальный гарант.

— Если Путин умрет, уйдет в отставку, фронт рухнет?

— Думаю, что да. Может начаться междоусобица, и на фронт всем будет плевать. Сравнения с 17-м годом пошлы, хотя бы потому, что Николай II вникал в военное дело, поставил все на кон и проиграл. Все эти «тряпка», «кровавый» — это все советская пропаганда. Он ездил на фронт в ставку со своим цесаревичем. Путина сейчас нельзя представить в Донецке. Да что сейчас, все восемь лет можно было приехать. Медведев поехал, но и то в Луганск. Он безопасный, это деревня, а Донецк — это осажденная крепость. «Стальной Димон» — пшик, никакой он не стальной.

— Чем отличается нацист от русского националиста?

— Ну, себя я называю «национал-демократ». «Националист» — сейчас слово крайне токсичное и опасное. Потому что, как говорит «Первый канал», на фронте мы бьем именно националистов, даже не украинских, а просто националистов. Стремление русского национального движения в том, чтобы у нации была субъектность и демократические институты. Национал-социализм — тоталитарная идеология, уравниловка с добавлением души расы, мистическая кровь какая-то. Национал-социализм, как и белый интернационализм — русофобские истории. Национализм — абсолютно либеральная идеология. При этом многие наши националисты — очень мощные государственники. Те, кто придерживается либеральных ценностей, легко начнут рассказывать про монархию. Это чисто русская специфика.

— Почему не на фронте, патриот?

— Мне не нравится слово «патриот» в нынешних реалиях. Начнем с юридических аспектов: я студент магистратуры, у меня дипломный год. Во-вторых, я не проходил срочку, меня не возьмут на фронт. Я сейчас думаю — идти ли в армию вообще, так как есть возможность устроиться в аспирантуру. Сейчас понятно, что если я уйду на срочку, то я на год выпаду и не смогу помогать никому. Я вижу, что у меня растет медийность, связанная с закупками гуманитарной помощи. Я думаю, к концу года масштаб увеличится, и я буду ценным кадром для снабжения какого-нибудь полка. Думаю, что свою медийность надо использовать и помогать армии теми же закупками: это лучше, чем сидеть на фронте, где я вообще ничего не умею. Я из автомата Калашникова дважды в жизни стрелял…